Рассматривал он Линду Николаевну не из пустого любопытства. Детали одежды, как известно даже школьникам, тоже могут служить условными знаками для посвященного. Простейшее рассуждение: если она ведет на — свидание к Брокману его, контрразведчика, то у них должен быть какой-то знак, которым она даст Брокману сигнал об опасности. Но какой? Может, у нее есть миниатюрный передатчик для работы на близком расстоянии?
— Разрешите, я посмотрю вашу сумочку, — сказал Семенов.
Не меняя позы, она отдала сумочку.
Ничего похожего на радиоаппаратуру он не обнаружил.
Говорить больше было не о чем. Оставшиеся полтора часа в жарком вагоне показались бы в другое время невыносимо скучными. Но у каждого из них было о чем подумать, и два десятка станций мелькнули быстро, словно электричка шла без остановок.
В 15.53 они приехали. От вокзала Линда Николаевна повела Семенова по прямой тихой улице, обсаженной по бокам старыми липами и застроенной невысокими, в большинстве двухэтажными домами дореволюционной архитектуры. Потом повернули на улицу с оживленным автомобильным движением, и еще метров за сто Семенов увидел деревянную арку с выцветшими красными буквами: «Колхозный рынок». Слева от арки — полукруглая площадь, заставленная автобусами, и в глубине ее — белый павильон автостанции.
— Где он будет? — спросил Семенов.
— Не знаю. Я вам уже объяснила.
Семенов все еще безуспешно ломал голову над вопросом: каким образом Линда Николаевна сообщит Брокману, что ведет чужого? Платочек, что ли, достанет из сумочки? Или шляпу снимет?
Строя предположения, Семенов тут же их и отвергал, ругая себя нехорошими словами. Если у них условлен знак, то непременно такой, чтобы не был заметен постороннему. Семенов ни на секунду не сомневался, что знак есть, но не мог его найти.
Он шагал рядом с Линдой Николаевной, искоса на нее поглядывая. До рынка оставалось каких-нибудь полсотни метров, когда ему пришла мысль, что единственной вещью, которая может служить сигналом, нужно считать сумочку. Ничего другого нет.
Линда Николаевна держала ее в правой руке — от самого вокзала. Семенов решил так: если она, придя на рыночную площадь, переложит сумочку из правой руки в левую, он прикажет этого не делать. И наоборот: если Линда Николаевна не станет этого делать, он прикажет взять сумочку в левую руку.
Дошли до рыночной арки, которая была на той стороне улицы, и остановились, чтобы пропустить машины. И тут Семенов сказал:
— Возьмите сумку в левую руку.
Линда Николаевна как бы не расслышала, следя за потоком транспорта.
— Я говорю: возьмите вашу сумочку в левую руку, — повторил Семенов.
— Что это вы нервный такой? — спросила Линда Николаевна.
— Прошу вас, — уже сквозь зубы сказал Семенов.
Она взяла сумочку в левую руку.
Поток машин прервался. Они пересекли улицу и пошли мимо арки, потом краем площади по ее широкой дуге — справа магазинчики и мастерские, слева заставленная автобусами, пышущая масляно-бензинным смрадом асфальтовая жаровня.
— Где мы с вами должны расстаться? — тихо спросил Семенов.
— Вон там, на автовокзале.
— Вы отсюда идите прямо к себе домой. Так будет лучше.
— Неужели одну отпускаете? — Вопрос Линды Николаевны был полон иронии.
— Не беспокойтесь, у вас будет подходящая компания. Только очень прошу: когда мы расстанемся, сумочку из руки в руку не перекладывайте.
Она ничего не ответила.
У здания автовокзала Семенов остановился в тени широкого козырька над входом, а Линда Николаевна продолжала путь по дугообразному тротуару, окаймлявшему площадь. Вслед за ней пошел один из товарищей Семенова. Отойдя метров на двадцать, она все-таки взяла сумочку в правую руку. Семенов провожал ее злым взглядом, пока она не достигла улицы и не скрылась за угловым домом. Он переглянулся с другим своим товарищем. Тот дал знак, что понял.
Тут же он услышал за спиной спокойный голос:
— Товарищ Воробьев?
Обернувшись, он увидел перед собой Брокмана и спросил:
— Вы Никитин?
Вместо ответа Брокман сам задал вопрос:
— Привезли для меня что-нибудь?
Семенов похлопал по карману переброшенного через руку плаща.
— Четыре тюбика. И кое-что на словах. Где бы нам поговорить?
— Отойдем.
Брокман повел его за автовокзал. Семенов, следуя в двух шагах сзади, обратил внимание, что Брокман был налегке. В руке свернутая трубкой клеенчатая сумка, но не совсем пустая, что-то в нее было завернуто.
Обогнув здание, они очутились на маленькой, посыпанной песком площадке, окруженной чахлыми молоденькими тополями, не дававшими тени.
— Отдать? — спросил Семенов.
— Подожди, не здесь. Что такое ты хочешь передать на словах?
Семенов опять похлопал по карманам плаща.
— С этим надо обращаться осторожно.
— Хорошо. Что еще?
— Там волнуются — от тебя нет сообщений.
— Кто волнуется?
— Монах.
— Та-а-ак… Все?
— Сказано: ты должен что-то передать.
— Что именно?
В интонациях Брокмана слышалась двусмысленность. Не поймешь, то ли он принимает этот разговор всерьез, то ли просто не мешает валять дурака. Но дело начато — надо пробовать дальше.
— Какие-то расчеты ждут, — сказал Семенов. — А о чем речь, не знаю.
Брокман задумчиво поглядел на него.
— Так-так-так… Вот что, Воробьев, прокатимся за город.
Минут через десять они ехали в душном, скрипящем и стонущем автобусе по шоссе к селу Пашину, недалеко от которого Брокман в мае заложил под дубом тайник.